я до Нового года выкину все немилые ненужности. Научусь готовить что-нибудь потрясающее. Схожу в театр, возможно. Буду писать по много-много стихотворений в день. Заведу себе еще один блог или удалю все свои старые. Меня будет распирать несколькими постами в день. Я послушаю всего Эминема и Земфиру. Посмотрю «Сид и Нэнси» и «Бонни и Клайд». Похудею до ребер, разрывающих кожу.
Не слезу с каблуков. Не вылезу из платьев. Сделаю вид, что мне никто не нравится. Буду предлагать всем погулять и в кино. Не появлюсь в своей старой школе. Буду рыдать, если он скажет что-нибудь, что растревожит.
Подарю ему на НГ рассказ. Только он об этом не узнает. А еще у меня поменяется слог — и, возможно, я захочу, чтобы мне говорили, что я талантливая. Я поверю, что Бог его будет хранить. А я — беречь. И что мы сможем продержаться друг с другом. Или друг без друга.
Я — до Нового года — буду бешено работать, чтобы гордиться собой. А вы попробуйте не сердиться, видя количество постов за час. Я сейчас неумолимо много пишу. И этого не переделаешь. Не отнимешь, надеюсь.

Не знаю, бывает ли что-то важнее сообщений, которые ты никогда не отправляешь. Ветер опять остается на ночь, дышит в затылок, дует на кофе: понимает, что мало кто любит горячие напитки. А одной ночью легче мечтать, чем спать, и можно придумать жизнь, в которой так легко переносится вечерняя тьма.
Ведь живые, настоящие, бумажные письма иногда значат больше, чем люди, старые листы хранят сильнее, чем новые отношения. Размазанная по тетради ручка, «мне нужна не ты», такое глупое расставание, в котором виноват лишь холод между двоими. Девочка плачет в автомате, плачет в метро, говорит в трубку: «Мы с ним вместе», а ее поправляют: «Ты с ним вместо». А на улице она видит август и август не хочет уходить, но у него так мало времени, чтобы его запомнили счастливым. И она ведь тоже когда-то смеялась в фотоаппарат, чтобы ее видели радостной, с длинными волосами и в красивом платье. И он до сих пор смотрит на ее улыбку, и до сих пор у него глаза грустные. Понимаешь, глаза грустные, а на кухня другая девушка хочет сфотографироваться в его футболке, и он отказывает, потому что рвать снимки потом больно, как больно отрезать пряди, которые еще, кажется, чувствуют его руки.
И потом, потом через несколько лет он случайно видит ее на улице, она улыбается прохожим, у нее уже отросли волосы и она выглядит свободной. Он просит, чтобы ему вернули все то время, что он отдал другой. А ее встречает мальчик и она тихо благодарит, что боль не вернулась, что все прошло.
И, если кто и окликает парочку, так это ветер. Он спрашивает, можно ли переночевать у нее, но мальчик берет ее ладонь и говорит, что нужно закрыть форточку.

… но ветер все равно сквозит в щели, пока его не впустят. Чтобы прочитать письмо, чтобы погладить строки — и унести ком на улицу, затерять его в городе, в котором ночь стала отдельной историей, а не данью памяти.

Спички горят слишком быстро,
Точь в точь как твои шаткие нервы,
Ты услышишь однажды выстрел,
И поймешь — я не выдержал первым.